Политический кризис в Пакистане – это больше, чем внутренняя драма. Его последствия ощущаются по всей Южной Азии и за ее пределами, что стало темой недавнего анализа в издании International Policy Digest. Когда военные, суды и элиты выхолащивают демократические процессы во имя «стабильности», результатом становятся паралич, беспорядки и неопределенность. Недавний пакт о взаимной обороне между Саудовской Аравией и Пакистаном лишь подчеркивает центральную роль армии в политике страны, которая проецирует влияние за рубеж, пока демократия внутри стагнирует.
Страна задыхается от долгов, экономический рост остановился, а беспокойное молодое поколение требует возможностей и подотчетности властей. Однако ни один план восстановления не заслуживает доверия, пока Пакистан не ответит на главный вопрос: что делать с Имраном Ханом? Бывший премьер-министр, находящийся в заключении, остается самой популярной политической фигурой в стране. Хан – не просто очередной свергнутый лидер. Его популистские идеи превратили партию «Пакистан Техрик-и-Инсаф» (PTI) в одну из самых широких политических сил в истории страны, объединившую разные провинции, этнические группы и слои населения. Даже критики признают: отстранение лидера с массовой поддержкой разрушает легитимность власти, углубляет поляризацию и ослабляет институты, необходимые для реформ.
История предлагает мрачные предостережения. В Таиланде неоднократные перевороты и запреты в отношении Таксина Чинавата привели к политическому параличу. В Бангладеш соперничество между Шейх Хасиной и Халедой Зиа сделало управление страной заложником личной вендетты. Исключение из политики лишь усугубляло нестабильность, а не решало ее. Собственный опыт Пакистана повторяет эту схему: насильственное отстранение Зульфикара Али Бхутто и Наваза Шарифа политизировало армию и суды, подорвав веру общества в выборы. Сегодняшняя ситуация с Ханом рискует стать повторением этого сценария.
В центре всего находится пакистанская армия – верховный арбитр политической жизни. Хан пришел к власти с молчаливого одобрения одних генералов и был отстранен их преемниками. Эта «гибридная система», в которой военные возвышают или свергают лидеров, превращает демократию в спектакль. Правительства больше подотчетны армейскому штабу в Равалпинди, чем избирателям, и рушатся, как только гражданские лидеры становятся неудобными.
На этом фоне экономика трещит по швам. Правительство с трудом выполняет условия МВФ, пытается стабилизировать валюту и успокоить инвесторов. Судебные вмешательства, ограничения в СМИ и принуждение к выходу из партии оппонентов лишь укрепляют мнение, что политика – это театр, а не демократия. Даже грамотные экономические решения не работают без доверия, а оно исчезает, когда результаты определяются в военных гарнизонах и залах суда, а не на избирательных участках.
У Пакистана есть три пути. Примирение, которое позволило бы Хану и его партии свободно участвовать в выборах и восстановило бы легитимность, заблокировано. Изоляция может купить временное спокойствие, но лишь укрепляет враждебность, пока армия поддерживает слабый фасад власти. Управляемый компромисс также зашел в тупик. Результатом стал полный паралич, поскольку истеблишмент сопротивляется единственному реальному выходу – примирению.
Ставки чрезвычайно высоки. Растущее молодое население давит на хрупкую экономику. Еще одно потерянное десятилетие, наполненное финансовой помощью извне, репрессиями и политическим кризисом, подорвет не только стабильность, но и саму социальную ткань общества, что будет иметь далеко идущие региональные последствия. В конечном счете, вопрос не только в судьбе Хана. Вопрос в том, откуда исходит легитимность власти: из избирательной урны или из армейской казармы. Пока ответ не будет очевиден, ни реформы, ни стабильность в Пакистане невозможны.
