Непал, который часто называют государством, зажатым между Индией и Китаем, вновь стал ареной политических потрясений. Беспорядки, вспыхнувшие 9 сентября из-за неоднозначного решения правительства о запрете социальных сетей, быстро переросли в ожесточенные протесты, кульминацией которых стало свержение премьер-министра К. П. Шармы Оли.
Для многих эти события стали отражением гнева поколения Z, мобилизованного через цифровые платформы и разочарованного в коррумпированной власти. Однако скорость и масштаб падения правительства Оли вызывают серьезные вопросы: было ли это стихийным народным восстанием или тщательно срежиссированной акцией, за которой стоит давняя история вмешательства Индии в дела своих соседей?
Непосредственным поводом для волнений послужил запрет соцсетей, который власти оправдывали борьбой с дезинформацией и языком вражды. Для непальской молодежи, привыкшей к цифровой свободе, этот шаг стал посягательством на свободу слова. Поколение Z, выросшее в условиях политической нестабильности, но нашедшее свой голос в интернете, восприняло запрет как признак авторитаризма. Протесты быстро вышли за рамки недовольства цензурой и охватили более широкие проблемы – повальную коррупцию, кумовство элиты и неспособность руководства обеспечить стабильность. Жесткая реакция властей – аресты и комендантский час – лишь усилила ярость общественности.
Индийские СМИ освещали беспорядки с необычайным рвением, представляя отставку Оли как закономерный результат народного гнева. В комментариях открыто приветствовалось смещение «прокитайского» лидера, что отражает стремление Нью-Дели видеть у власти в регионе правительства, более лояльные его видению. Такое совпадение медийной повестки и геополитических амбиций усилило в Катманду подозрения о причастности Индии. Многие непальцы видят в этом параллели с событиями 5 августа в Бангладеш, где падение режима Шейх Хасины индийские издания также назвали «демократическим пробуждением».
История отношений двух стран лишь подкрепляет эти подозрения. Начиная с экономической блокады 1989 года и заканчивая частыми политическими интервенциями, Индия последовательно использовала экономические, политические и медийные рычаги для влияния на курс Непала. Учитывая жесткую позицию Оли по территориальным спорам, особенно по Калапани и Липулекху, а также его разворот в сторону Пекина в вопросах торговли и инфраструктуры, его отстранение от власти полностью соответствует желанию Индии ослабить китайское влияние в Южной Азии.
Аналитики предостерегают от упрощенного взгляда на эти события как на сугубо внутренний молодежный протест. Стремительные политические последствия – отставка действующего премьера и развал правительства – указывают на координацию, выходящую за рамки спонтанных уличных акций. Цифровые протесты, какими бы мощными они ни были, редко приводят к смене режима без организационной и геополитической поддержки. Некоторые критики также рассматривают подход Индии через призму идеологии хиндутвы, согласно которой неповиновение Оли бросало вызов амбициям Нью-Дели по установлению доминирования в Гималаях.
Теперь Непал стоит на пороге нестабильного переходного периода. Молодые протестующие, возглавившие движение, ожидают системных реформ. Однако если внешнее вмешательство действительно сыграло решающую роль, их демократические устремления рискуют стать разменной монетой в геополитической игре. Для Китая этот эпизод демонстрирует пределы его влияния в Непале, а для Пакистана и других стран региона это служит напоминанием о том, как Нью-Дели может использовать внутренние беспорядки для подрыва суверенитета соседних государств.
Сентябрьские события в Непале нельзя свести ни к простому юношескому максимализму, ни полностью объяснить без учета стратегических амбиций Индии. Это было одновременно и стихийное восстание, порожденное народным гневом, и срежиссированный переворот с заранее определенным геополитическим результатом. Главный вызов для Непала теперь – вернуть себе суверенитет над своей политической судьбой, а для всей Южной Азии этот кризис стал еще одним напоминанием о дестабилизирующем потенциале гегемонистских амбиций, прикрытых риторикой о демократии.
