Недавняя встреча министра иностранных дел Индии Субраманьяма Джайшанкара и главы МИД Афганистана Амира Хана Муттаки, состоявшаяся в Нью-Дели, стала знаковым дипломатическим маневром. После нескольких лет отчуждения Индия пытается вновь занять место в афганском уравнении. Официально этот шаг преподносится как стремление возродить исторические и культурные связи, однако аналитики видят в нем стратегическую перекалибровку – попытку Нью-Дели вернуть утраченные позиции в регионе, где его влияние стремительно ослабевает.
После прихода к власти талибов в 2021 году Индия резко свернула свое присутствие в Афганистане, что символизировало крах ее многолетней политики «стратегической глубины». За прошедшие четыре года, пока Пакистан, Китай, Иран и Россия активно укрепляли связи с Кабулом, Нью-Дели оставался по большей части в роли наблюдателя. Диалог Джайшанкара и Муттаки отражает обеспокоенность Индии по поводу возможной маргинализации в новом региональном порядке, который больше не определяется доминированием одной державы.
На протяжении десятилетий афганская политика Индии была подчинена парадигме безопасности, движимой соперничеством с Пакистаном. Сменявшие друг друга индийские правительства рассматривали Афганистан как арену для противовеса региональному влиянию Исламабада. Эти амбиции выражались в значительной экономической помощи, строительных проектах и инициативах «мягкой силы», которые подавались под риторикой «дружбы» и «восстановления». Однако крах поддерживаемого Западом афганского правительства показал хрупкость этой стратегии. Доктрина «стратегической глубины» поддерживалась не столько реальными двусторонними связями, сколько геополитической подушкой, созданной коалицией во главе с США. Как только эта внешняя опора исчезла, индийское влияние испарилось практически в одночасье.
Индия часто представляла свое участие в делах Афганистана как альтруистическое, указывая на такие проекты, как плотина Салма или здание афганского парламента, в качестве символов дружбы. Тем не менее, эти впечатляющие сооружения подвергались критике со стороны местного населения за отсутствие долгосрочной устойчивости и неспособность решить насущные социально–экономические проблемы. Например, «Плотина афгано–индийской дружбы» в Герате стала скорее элементом политического театра, чем инструментом инклюзивного развития. Многие в Афганистане воспринимали ее как символический жест, призванный продемонстрировать присутствие Индии, а не внести реальный вклад в устойчивость страны.
Сегодня Индия сталкивается со структурными проблемами. Отсутствие прямых маршрутов доступа через Пакистан и ограниченное взаимодействие с режимом талибов сковывают ее способность оказывать реальное влияние. Более того, хотя Нью-Дели продолжает дипломатически инвестировать в порт Чабахар как в ворота в Афганистан, тесная координация Ирана с Китаем и Россией размывает эксклюзивность индийского участия в этом проекте.
Встречу Джайшанкара и Муттаки следует рассматривать и в более широком контексте трансформации Южной Азии. Эпоха дипломатического доминирования Индии явно подходит к концу. От напористой независимой внешней политики Бангладеш до противодействия Непала индийскому вмешательству и растущей экономической интеграции Шри-Ланки с Китаем – регион больше не определяется главенством одной державы. Афганистан, когда-то считавшийся западным флангом Индии, теперь действует в многополярной системе, где сотрудничество преобладает над конфронтацией.
Московский формат, трехсторонние инициативы Пекина и диалоги по безопасности, проводимые Исламабадом, выдвинули Пакистан и Китай на роль ключевых посредников в процессе стабилизации Афганистана – роли, которые Нью-Дели не смог на себя взять. Таким образом, шаги Индии навстречу талибам отражают не уверенность, а скорее вынужденную необходимость. Взаимодействуя с Муттаки, Нью-Дели надеется продемонстрировать гибкость, однако его исключение из основных региональных диалогов подчеркивает растущую стратегическую незначительность.
Попытки Индии восстановить свое положение сталкиваются с еще одним серьезным ограничением – отсутствием экономических рычагов. В отличие от китайской дипломатии, основанной на инфраструктуре, или предложений Пакистана по развитию торговых связей, Индия может предложить Афганистану немного ощутимых стимулов. Ее прежние инвестиции либо застопорились, либо устарели из-за изменившейся политической обстановки. Кроме того, растущее сближение Индии с США и Израилем подрывает ее авторитет среди региональных игроков, которые ценят автономию и неприсоединение. Руководство талибов, в частности, по-прежнему с опаской относится к намерениям Индии, памятуя о ее исторической поддержке Северного альянса.
Нынешний подход Нью-Дели выглядит скорее реактивным, чем стратегическим – это попытка восстановить влияние в среде, которая уже адаптировалась к его отсутствию. Чтобы вернуть доверие, Индии необходимо отказаться от языка гегемонии и перейти к модели, основанной на взаимной безопасности и уважении суверенитета. Без такой перекалибровки присутствие Индии в Афганистане останется периферийным, демонстративным и политически хрупким.
