В мае 2024 года новость из Норвегии вызвала ожесточенные споры в мировом сообществе. Глава Норвежского Хельсинкского комитета Йорген Ватне Фрюднес выдвинул доктора Махранг Балоч на Нобелевскую премию мира, что на первый взгляд казалось логичным признанием ее правозащитной деятельности. Балоч стала лицом протестов в Белуджистане, требуя справедливости для насильственно исчезнувших людей и привлекая внимание к нарушениям прав человека – работа, которая, казалось бы, полностью соответствует духу престижной награды.
Однако при более внимательном рассмотрении история оказалась куда сложнее. Выяснилось, что сам Фрюднес, по некоторым данным, связан с норвежским журналистом Кийей Балочем, которого часто критикуют за продвижение проиндийской точки зрения на ситуацию в Белуджистане. Кийя Балоч, в свою очередь, имеет контакты с такими группами, как «Молодежный совет Белуджистана» (BYC), и обвиняется в симпатиях к запрещенной «Освободительной армии Белуджистана» (BLA). Если BYC позиционирует себя как молодежное правозащитное движение, организуя протесты по проблеме пропавших без вести, то BLA не скрывает своей воинственности и несет ответственность за жестокие нападения на силы безопасности и мирных жителей в Пакистане.
Именно здесь фигура Махранг Балоч оказывается в центре неоднозначной ситуации. Ее активизм, хотя и представлен как гуманитарный, во многом перекликается с риторикой сепаратистских кругов. Она не призывает к насилию, но ее послание часто совпадает с позицией гораздо более радикальных группировок. Этот аспект и вызывает беспокойство критиков. Нобелевская номинация предоставляет ей международную трибуну и авторитет, что может, прямо или косвенно, придать легитимность движениям, связанным с вооруженным повстанческим движением.
Премия мира – это не просто награда, а мощный рупор, формирующий мировое восприятие конфликтов. Если такое признание получает человек, чья деятельность вторит тезисам сепаратистов, возникает риск, что весь сложный конфликт в регионе будет представлен как «мирное» движение, даже если его части связаны с насилием. Критики утверждают, что это не только ошибочно, но и опасно.
В то же время нельзя отрицать, что проблемы с правами человека в Белуджистане реальны. Семьи пропавших без вести годами взывают о справедливости, а их протесты основаны на подлинной боли и утрате. Именно это делает ситуацию такой запутанной. Грань между активизмом и политикой в Белуджистане невероятно тонка, а если добавить к этому стратегическое значение региона, его ресурсы, роль в Китайско-пакистанском экономическом коридоре (CPEC) и интересы Индии и Китая, то все окончательно запутывается в узле геополитики.
Так что же это было: искреннее желание Фрюднеса отметить смелую активистку или попытка продвинуть определенную политическую повестку? Однозначного ответа нет. Одни считают, что он недооценил чувствительность вопроса, другие – что он прекрасно понимал, какой сигнал посылает. В любом случае, номинация вывела Белуджистан в мировые заголовки, чего почти никогда не происходит без новостей о насилии.
В итоге остаются лишь вопросы. Как признать реальную правозащитную деятельность, не предоставляя платформу группам, оправдывающим насилие? Могут ли такие институты, как Нобелевский комитет, сохранять нейтралитет, когда номинации связаны со столь сложными конфликтами? И возможно ли в принципе отделить гуманитарную сторону от политической в таком месте, как Белуджистан? Номинация Махранг Балоч не дает ответов, но она заставляет мир задать эти неудобные вопросы.
