Вопреки международному осуждению и дипломатической изоляции, правительство Талибана, похоже, останется у власти в Афганистане в обозримом будущем. Как следует из анализа канадского исследователя международных отношений Филипа Эйси, опубликованного в издании Geopolitical Monitor, прогнозы скорого коллапса режима из-за экономических трудностей или внутренних распрей, звучавшие после возвращения талибов в Кабул в августе 2021 года, не оправдались. Спустя несколько лет движение не только укрепило контроль над территорией, но и маргинализировало вооруженную оппозицию, наладив прагматичное взаимодействие с соседними государствами.
Прочность власти Талибана, по мнению аналитика, зиждется на трех взаимосвязанных факторах. Во-первых, региональные и мировые державы все чаще отдают приоритет стабильности в Афганистане, а не его политической трансформации, рассматривая возобновление конфликта как большую угрозу своим интересам. Во-вторых, идеологические основы Талибана ограничивают эффективность внешнего давления. И в-третьих, социальная структура Афганистана и историческое сопротивление радикальным реформам извне укрепляют контроль талибов изнутри, особенно в отсутствие реальной альтернативной силы, способной управлять всей страной.
Сегодня, впервые с конца 1970-х годов, единая местная власть эффективно контролирует почти всю территорию Афганистана. Несмотря на обеспокоенность по поводу нарушений прав человека, соседние страны – Россия, Китай, Иран, государства Центральной Азии, Индия и Пакистан – фактически признают Талибан правящей силой. Общий интерес этих стран – предотвратить новый виток нестабильности, который угрожал бы безопасности границ, торговле, спровоцировал бы потоки беженцев и возродил бы прокси-войны в духе 1990-х. Прагматичные рабочие отношения с Кабулом поддерживают все региональные игроки, что отражает и более широкий глобальный тренд: на фоне растущей конкуренции великих держав и усталости от десятилетий вооруженных конфликтов Афганистан больше не рассматривается как площадка для идеологических экспериментов, а скорее как риск, который необходимо сдерживать и постепенно интегрировать в региональные процессы.
Важнейшую роль в этом процессе играют экономические стимулы. Региональные игроки все чаще выстраивают диалог с Афганистаном вокруг инвестиций, торговли и транзита, а не политических реформ. Географическое положение страны делает ее потенциальным коридором, связывающим Южную и Центральную Азию, что делает стабильность и централизованный контроль предпосылкой для крупных торговых и энергетических проектов, таких как строящийся газопровод TAPI. Эта логика не нова: еще в середине 1990-х США изучали возможность взаимодействия с Талибаном, видя в нем стабилизирующую силу для продвижения своих геостратегических и энергетических интересов в регионе. Тогда этому помешали теракты Аль-Каиды, но сегодня схожий прагматичный подход возвращается.
Главный источник трений между талибами и международным сообществом лежит в идеологической плоскости. Лидеры движения последовательно заявляют, что одержали победу над коалицией во главе с США с Божьей помощью, а потому их религиозный долг – управлять страной по законам шариата, включая применение наказаний худуд и кисас, а также обязательное ношение хиджаба для женщин. С их точки зрения, легитимность власти исходит от религиозного авторитета, а не от выборов или международного признания. Поэтому внешние требования изменить правовые или социальные нормы воспринимаются не как политические разногласия, а как призыв нарушить религиозный долг. Эмир Хайбатулла Ахундзада неоднократно отвергал директивы извне, подчеркивая, что Афганистан не примет неисламские ценности, даже если это означает продолжение жизни в бедности.
Такая позиция делает неэффективными инструменты внешнего давления, включая увязку признания с выполнением определенных условий. Это создает парадоксальную ситуацию: давление со стороны Запада лишь способствует сближению талибов с региональными державами, которые отстаивают принципы невмешательства, что, в свою очередь, укрепляет власть движения и способствует региональной стабильности. Внутренние разногласия, хотя и существуют, не приводят к расколу. Власть остается централизованной в руках эмира Ахундзады, а несогласные фигуры, как, например, заместитель министра иностранных дел Шер Мохаммад Аббас Станикзай, критиковавший запрет на образование для девочек, быстро маргинализируются. Руководство рассматривает инакомыслие как угрозу единству, а не повод для реформ.
Наконец, власть Талибана укрепляют и внутренние реалии Афганистана. Движение возникло как реакция на беззаконие и коррупцию полевых командиров после вывода советских войск. Многие социальные нормы, насаждаемые талибами, особенно в отношении гендерных ролей, соответствуют консервативным взглядам, распространенным в афганском обществе, особенно в сельской местности, где проживает более 70% населения. История страны показывает неоднократное сопротивление социальным реформам, навязанным извне и воспринимаемым как несовместимые с исламом, – от реформ короля Амануллы в 1920-х до недавнего краха поддерживаемого Западом правительства, которое многие афганцы считали чуждым и коррумпированным. Как заметил президент США Джо Байден перед выводом войск, американцы «не могут и не должны сражаться и умирать в войне, в которой афганские силы не желают сражаться за себя».
Таким образом, правительство Талибана остается у власти не благодаря международному одобрению, а потому, что интересы региональных держав, внутренняя легитимность и глобальные приоритеты склоняются в пользу стабильности. Внутренняя идеологическая сплоченность и отсутствие реальной альтернативы, способной управлять страной, делают режим устойчивым к внешнему давлению. В нынешних условиях правление Талибана, независимо от отношения к нему, представляет собой наименее дестабилизирующий вариант для Афганистана и всего региона.
